Эстела Уэллдон

Уэллдон не относится к своим пациентам ни с сентиментальностью, видя в них исключительно жертв, ни с неумолимостью психиатрической диагностики, видя в них больных. Кроме того, она считает, что доброхотам, ищущим любви и приятия, не место в психотерапии. Терапевтам приходится иметь дело с людьми, испытывающими к ним ненависть из-за того, что у них не было возможности выразить ее по отношению к тем, кто не заботился, унижал, а норой и буквально насиловал их. Им не нужно утешение, они не хотят слышать (а даже если и услышат, то не поверят), что какая-то их часть хорошая. Они нуждаются в возможности открыто говорить, в том числе и о своей ненависти (Welldon 2011). Фрейд считал, что быть абсолютно честным с самим собой — хорошее упражнение. Уэллдон остается предельно честной с собой и предлагает своим пациентам оставаться честными по отношению к себе.

Первертная женщина не думает, что ей можно получать удовольствие, чувствуя себя отдельным человеком с собственной идентичностью. Другими словами, она не испытала свободы быть самой собой. В результате у нее появляется глубокое убеждение, что она является не полноценным существом, а лишь частичным объектом своей матери, каким она себя и чувствовала рядом с матерью в раннем детстве. Очень рано она почувствовала себя ненужной, нежеланной, пренебрегаемой или, наоборот, очень важной, но практически нераздельной частью жизни своих родителей (обычно матери). В последнем случае она будет чувствовать себя парализованной от «чрезмерной опеки» (что, по сути, означает полное отсутствие опеки). И то и другое порождает сильное чувство небезопасности и уязвимости, а также вызывает сильную ненависть к тому, кто явился их причиной и был для нее самым важным человеком в детстве — к своей матери.

Такие люди меняют роль жертвы на роль гонителя. В своих поступках они становятся преследователями, которые издевались и унижали их ранее. Они обращаются со своими жертвами так, как им казалось обращались с ними: как с частичными объектами, которые должны удовлетворять их прихоти и причудливые ожидания. Такое очевидное сексуальное отыгрывание является маниакальной защитой от жуткого страха, связанного с угрозой потери матери и собственной идентичности.

Главной особенностью перверсии является то, что на символическом уровне женщина при помощи первертных действий пытается побороть громадный страх потери матери. Будучи ребенком, она не чувствовала себя в безопасности со своей матерью, напротив, будучи беззащитной, она воспринимала мать как очень опасную. Следовательно, глубинная мотивация перверсии является враждебной и садистической. Этот бессознательный механизм характеризует первертную психику.

Что это значит для женщины — вмещать в своем собственном теле другой пол? Такие чувства передаются после рождения и могут сохраняться длительное время. Таким образом, отношение матери к мальчику оказывает ключевое влияние на то, как ее сын будет становиться мужчиной.

Ринсли (Rinsley 1978) представляет нам похожие результаты при описании детско-материнского взаимодействия в происхождении пограничной психопатологии. Мать награждает ребенка за зависимость и пассивность и лишает своей любви, когда сталкивается с его агрессией и настойчивостью.

Сперлинг, рассуждая об этиологии детского фетишизма, говорит, что «в жизни этих детей имело место реальное соблазнение и реальная гиперстимуляция инстинктов, составляющих ткань отношений с родителями, особенно с матерью» (Sperling 1963, р. 381, курс. Э. У.).

Кляйн связывала это с чрезвычайно ранним эдиповым развитием. Ее теории сосредоточены вокруг сильной зависти маленькой девочки к репродуктивным функциям ее матери. Это порождает в ней серьезную враждебность по отношению к матери и способствует развитию фантазий о вторжении в материнское тело с целью разграбления его содержимого. Используя проективные механизмы, она надеется, что мать в свою очередь отнимет у нее ее собственную способность к деторождению. Я наблюдала работу этих психических механизмов у женщин, с которыми работала, и я полагаю, они являются эквивалентом кастрационной тревоги мальчиков.

Материнско-детские отношения достигают своего пика с биологической и психологической точек зрения тогда, когда к моменту пробуждения ребенка от голода, грудь матери наполняется молоком. Две половинки совпали, и мир блаженства открывается перед ними. Конечно, учитывая принцип реальности, мы знаем, что два человека никогда не смогут прожить эти моменты абсолютно одинаково. Мы можем пытаться воспроизвести эту утопию, но чем старше мы становимся, тем лучше понимаем, что наши ожидания неизбежно натолкнутся на ограничения. Однако некоторые люди так и не смогли принять принцип реальности, потому что, будучи детьми, они пережили слишком много фрустраций и травмирующих ситуаций. Они все еще продолжают искать обещанный рай, встречая множество опасностей на своем пути.

Материнская функция дает некоторым женщинам возможность реализовывать «первертное» отношение к своим детям, используя их в качестве продолжения своего тела для удовлетворения собственных бессознательных нужд. Эти феномены являются результатом смешения психологических, физиологических, биологических, социальных, исторических и культурных факторов. Однако такие общие рассуждения помешали нам полностью признать существование первертного поведения у женщин. Мы все стали участниками молчаливого сговора в системе, в которой нельзя ничего изменить до тех пор, пока существование такого поведения не будет признано. Это и помешало нам лучше понять трудности некоторых женщин.

Нужно помнить, что именно в первые несколько месяцев отношений с матерью подрастающий ребенок приобретает психологическую основу, на которой будут строиться его отношения во взрослой жизни. Этот процесс будет происходить, невзирая на то, является ли его мать психически стабильной и эмоционально зрелой. Независимо от воспитания матери, всегда ожидается, что «материнский инстинкт» пробудится и сотворит чудеса. Или, говоря словами Кестенберг, «…наше идеальное представление об истинной женщине-матери заключается во всемогущей, всезнающей матери, которая знает, что делать с ее ребенком благодаря чистой интуиции» (Kestenberg 1956, р. 260).