Майкл Игнатьев

Вера в «правильные» основания прав человека не может быть важнее «правильного» отношения к людям, строящегося на уважении их прав.

когда основания прав становятся более важными, чем сами права, а разногласия вокруг них делаются поводом для попрания прав, тогда «идолопоклонство» в отношении абстрактных идей превращается в серьезную политическую проблему.

В книге «Человек ли это?» Примо Леви рассказывает о том, как его интервьюировал доктор Гельмут фон Паннвиц, глава химической лаборатории Освенцима[3]. Получение места в лаборатории было для заключенного вопросом жизни и смерти: если бы Леви смог убедить Паннвица в том, что он компетентный химик, это избавило бы его от газовой камеры. Пока узник в своей полосатой лагерной робе стоял напротив письменного стола, Паннвиц пристально изучал его. Позже Леви вспоминал: «Дело в том, что посмотрел он на меня не таким взглядом, каким человек смотрит на человека, и, если бы я мог до конца разобраться в природе этого взгляда, словно направленного через стеклянную стенку аквариума на существо из другой среды обитания, я бы разобрался и в причинах великого безумия Третьего рейха». Ученый, воспитанный в традициях европейской рациональности, превратил встречу двух человеческих существ в контакт между представителями двух разных видов.

определение прогресса, которое предложил Ричард Рорти: по его мнению, прогресс есть «утверждение способности воспринимать все большее число различий между отдельными людьми в качестве морально ничтожных факторов»[4].

Из опыта прошлого нам известно о том, что когда люди обладают подлежащими защите правами — когда их человеческая субъектность защищается и поощряется, — их сложнее оскорблять и угнетать. Именно на этом основании мы рассматриваем распространение правозащитного инструментария как прогресс, несмотря даже на то, что между самим наличием этих инструментов и их применением отдельными государствами сохраняется глубокая пропасть.

Оценивая распространение западных представлений о правах человека по миру в качестве морального прогресса, можно прослыть европоцентристом. И все-таки в правозащитном инст­рументарии, созданном после 1945 года, не стоит видеть триумфальное воплощение имперского самодовольства Европы; скорее, это плод размышлений пережившего войну поколения о европейском нигилизме и его последствиях.

До Второй мировой войны субъектами международного права были только государства.

Язык правовых притязаний не способствует компромиссам.

Права человека есть не что иное, как политика, причем такая, которая должна приспосабливать этические идеалы к конкретным ситуациям. Реализуя ее, надо быть готовым к болезненным компромиссам не только между целями и средствами, но и между самими целями.

Межэтнические противоречия особенно остры в тех странах, в которых, подобно бывшей коммунистической Югославии и отчаянно бедной Руанде, обладание государственной властью предстает уникальным источником любых социальных, политических, экономических привилегий.