Адам Нэвилл

Люк всегда удивлялся вспышкам вербального насилия. Но в этих перепалках не было подлинной ненависти, только фамильярность. Это означало, что у Дома с Хатчем были теперь более близкие отношения, чем у него.

Ничто здесь не имело значения. Кроме него самого. В нем еще теплилась жизнь. Сердце билось. Воздух поступал в легкие. Ноги шли. Зная, насколько быстро и неожиданно может закончиться жизнь, как ничтожна она перед этой Вселенной пространства и времени, насколько безразлична она для ее настоящих, прошлых и будущих обитателей, Люк чувствовал себя свободным. Он был одинок, но свободен. Свободен от всего и вся. Хотя бы ненадолго. И он знал, что на самом деле ничего больше у человека нет.

Он не принимал ничью сторону, потому что не мог допустить раздора. Это был уже вопрос не спасения встречи выпускников, а безопасности.

Смеялись все. Над самими собой, своими страхами и над тем существом на дереве. Смех помог им отстраниться от всего, он был необходим.

Дом был руководителем отдела маркетинга крупного банка, а разговаривал, как уличная шпана.

Они с Хатчем посмеялись над его «коммуналкой» в Финсбери-парк, затем перешли на обычный стеб, будто эта троица виделась каждую неделю в течение последних пятнадцати лет.

Но поход стал невыносимым – он почти никого не узнавал. Люк уже начал сомневаться, знал ли он когда-нибудь этих людей.

Эти люди были просты, стары и находили утешение в вере.

Он был измотан и благодарен за этот буфер временного забвения, или, по крайней мере, его иллюзию.

Несмотря на то что Хатч нашел для друзей убежище, развел огонь и пообещал вывести из этого богом забытого места к полудню следующего дня, Люку он казался чем-то обеспокоенным. Хатч не прекращал свой добродушный стеб с того момента, как они вернулись из верхней комнаты. Старался, чтобы его юмор и энтузиазм передались нервничавшим друзьям. Но если Люк не ошибался, Хатч был чем-то встревожен. Если не напуган. И это беспокоило Люка больше, чем собственные подозрения насчет дома и леса.