Ботаники не сдаются

Я прочла столько литературы, я помню высказывание выдающихся личностей, я многое знаю о физике тела и понимаю суть химических процессов. Но я ничего не знаю о любви.

Химия, это действительно химия, прав Воробышек. И если она настоящая, она захватывает полностью, проникает сквозь кожу, заставляет сердце гореть, а душу жить мечтами и надеждами. Отзываться радостью… или плавиться болью от чувства вины.

— Именно! Я вот как раз хотел спросить. Крымова, как ты понимаешь мир кванта и… — вставляет слово Крокотуха, но брюнетка умоляет декана, почти со слезами на глазах, понимая, что тонет.

— Не нужно дискуссий, Сергей Михайлович! Пожалуйста!

Крымова стоит на кафедре, ссутулившись к трибуне, и не может понять, почему вдруг в рядах раздаются удивленные возгласы. Надо сказать, что я и сам ловлю челюсть, когда вижу Катю. В лекционный зал открываются двери, и моя Умка появляется перед всем курсом… в купальнике-бикини и на каблуках. Длинные волосы распущены и лежат на спине тяжелой блестящей волной, голубые глаза распахнуты, а губы улыбаются. В ее руках раскрытый ноутбук, но это такая мелочь…

— Твою мать! — восклицает Гайтаев, и я теряюсь, не зная, то ли мне смеяться, а то ли рычать от ревности. — Птиц, я бы на твоем месте такую девчонку от себя не отпускал. Еще уведут. И почему я ее первым не заметил?

— Заткнись, Саня!

Но я и сам вижу: Катя Уфимцева до бесстыжего хороша. Ну еще бы, после танца и победы мой Очкастик знаменитость. Я страшно рад ее видеть, и губы сами растягиваются в улыбке, когда она находит меня взглядом. Она предупреждала, что будет сюрприз, но вот какой — не сказала.

Что ж, надо признаться: он ей удался.

Умка поднимается на кафедру, опускает ноутбук на стол и поворачивается лицом к аудитории.

— Сергей Михайлович, Юрий Георгиевич, София Витальевна, — вежливо обращается к преподавателям, — здравствуйте. Я прошу вас простить мне мой внешний вид, но уверяю: я пошла на это исключительно ради чистоты эксперимента. Спасибо за приглашение, доклады я прослушала, и сейчас готова помочь Снежане Крымовой разобраться с феноменом наблюдателя, ответить на ваши вопросы, а заодно проверить на практике гипотезу о невидимости докладчика, высказанную в споре моим оппонентом. — Умка поворачивает голову к брюнетке и удостаивает ее улыбкой. — Действительно ли, появись я здесь в купальнике, меня никто и не заметит. Вы не возражаете? — она снова обращается к преподавателям.

София Витальевна не возражает. Женщина скромно кашляет в кулачок, пряча смех, по всей видимости удивляясь смелости любимой ученицы. А Крокотуха с Белоконевым, переглянувшись, лишь разводят руками.

— Ну, если это необходимо для практики…

— На что только не пойдешь ради чистоты эксперимента…

Главный лекционный зал в форме амфитеатра заполнен до отказа. Сегодня здесь собрался весь четвертый курс нашего факультета и декан Крокотуха с профессором Белоконевым, лично стоят у кафедры и следят за студентами, удерживая наше внимание строгими взглядами.

Мы с Гайтаевым, Березой и Лавриком сидим в среднем ряду и прекрасно знаем, пусть и негласно, как и все здесь присутствующие, причину по которой нас собрали. В кои-то веки на факультете случилось событие: сразу три студентки вызвались сдать публичные доклады перед всем курсом. И не просто доклады, а работы по квантовой физике. И, конечно же, такое рьяное желание своих учащихся разнообразить учебный процесс декан не мог обойти вниманием. Судя по тому, с каким удовольствием он сейчас потирает руки, склонившись с хитрым шепотком к Белоконеву, рьяное желание — его рук дело.

Хотя мне тоже пришлось поучаствовать в убеждении. Увы, в отличие от Умки, чуть было не бросившей университет, оказалось, что не все готовы, проиграв, честно выполнить условия спора. Пришлось Крымовой напомнить, что с Воробышком лучше не ссориться. Я могу быть разным, и не всегда сговорчивым.

Мы с друзьями наблюдаем, как в аудиторию входят преподаватели и рассаживаются за столом в первом ряду. Просят тишины. Я замечаю Софию Витальевну, доцента-физика, появившуюся с блокнотом и ручкой, и улыбаюсь ее появлению, чувствуя внутреннее удовлетворение. Вот уж под чьим взглядом докладчикам не удастся расслабиться ни на секунду, а мне хочется, чтобы Крымова со своими подругами сполна прочувствовали на себе умный и проницательный взгляд куратора, который может быть холодным и обвиняющим.

— Эй, с ума не сходи, — пихает в плечо брат. — Нет, ты точно влюбленный дурак, Ванька! — теперь уже он смеется, и я оборачиваюсь, чтобы отвесить ему затрещину. Данька тут же возвращает. В рукопашной драке брат сильнее, не зря он всерьез связан со спортом, но я тоже не прост, и мы дурачимся, как дурачились всю жизнь.

— Ай! Черт! — Даня неожиданно вскрикивает, удивленно обернувшись за спину. Там стоит Очкастик и так грозно смотрит, что я понимаю: сейчас кому-то точно не поздоровится. — Эй, Клон, она меня под ребра отверткой ткнула!

— Не отверткой, а большим пальцем в болевую точку. Сам ты дурак! Еще раз тронешь Ваньку, получишь айкью по двенадцатому дану, понял?

Секунда, и новый мусорный пакет красуется на голове у брата, а сама Умка срывается с места.

— Чего?! А ну стой вредина!

Смех мешает мне вовремя остановить Даньку, и он уже бежит за Умкой в комнату. Но Очкастик шустрая. Еще до моего предупреждения она успевает вскочить в кресло, сдернуть с кровати подушку и как следует врезать Даньке по изумленному клюву.

— Чего?!

Да-да, знаем, проходили. Неожиданно и не по правилам. Гордое эго Клона очухается нескоро.

После чего Умка со смехом победителя мчится ко мне и, конечно же, я обнимаю свою смелую девочку.

Тишина паузы, а затем… первые звуки Либертанго — пронзительные, отрывистые, глубокие, пробирающие насквозь. Мы оба ждали его, первая часть танца была лишь прелюдией к разговору, и рука Воробышка жадно проводит по голой спине, заставляя меня ощутить его прикосновение особенно остро. Встретить цепкий взгляд глаз, принять близость лиц, и стремительные шаги по паркету — быстрые, резкие, отчаянные, когда расстояния не существует.

И тем не менее, соло скрипки иглой пронзает сердца, еще ближе соединяя нас. Он и она. Обида и ярость. Надежда и боль. Раскаяние и страсть. Это танго способно вырвать из нас души. Сломать или поднять из руин.

Как жгуче-больно от этого разговора, но он необходим нам как воздух!

Воробышек отрывает меня от пола, и платье разл

Я подхожу к Ивану медленно, не сомневаясь ни в одном шаге. Он смотрит жадно, прикипает взглядом к моим губам, когда я на миг останавливаюсь перед ним, но позволяет мне обойти его кругом. Какая у Ваньки красивая развернутая спина. Ткань рубашки обтянула широкие плечи. Я поднимаю руку и провожу по сильному плечу ладонью — очень нежно, словно говорю с ним сердцем, вспоминая, как он нес меня в лесу, как выкрикивал мое имя и как смотрел в полутьме своей спальни, когда раздевал. Спускаю ладонь на сгиб руки, к запястью, касаюсь кончиков пальцев… И, снова взглянув в глаза, ухожу, взметнув в повороте фалды юбки.

— Итак, свой танец, а это будет аргентинское танго, в конкурсе представят Иван Воробышек, — бодро сообщает ведущий, улыбаясь судьям. Оборачивается ко мне, протянув руку, и внезапно теряется. — И, э-э, К-катерина…

Ну да, он, видимо, тоже решил, что я появлюсь в очках, кедах и джинсах.

Толпа замирает в ожидании ответа. Я подхожу к преподавателю и произношу в микрофон, отметая сомнения.

— Катерина Уфимцева, Ярослав Аркадьевич. Я же ваш любимый оппонент в политических спорах, неужели вы успели меня забыть?

Я отхожу от мужчины, становлюсь в центе танцпола и поворачиваюсь лицом к своему факультету, встречая первые звуки музыки.

Женька нам подготовила микс из двух композиций, желая сделать танец необычным и живым. Я слышу мелодию «Сломанного танго», опускаю взгляд и на миг от отчаяния прикрываю глаза, понимая, что то, чего я боялась, произошло.

Ванька не появился. А значит, он не захотел меня даже видеть.

Что ж, буду бороться за победу одна.

— Послушайте, это какая-то ошибка! Вы кого обманываете! Так нечестно! Это не Уфимцева, — возмущенно кричит красотка Снежана… но ее вдруг обрывает уверенное и резкое, раздавшееся со стороны.

— Я так не думаю.

Он. Воробышек. Вышел из толпы, и она расступилась вокруг него, образовав нишу.

На парне черные брюки и темная рубашка, с закатанными по локоть рукавами. Строгие туфли. Длинная челка падает на глаза, делая его синий взгляд почти опасным. Он убирает волосы от лица и сжимает рот в твердую линию, глядя прямо на меня.

Такой знакомый, красивый, родной… и такой недоступный. В глазах усталость, желваки натянуты, он очень собран и, скорее всего, совсем не спал.

Но он все-таки пришел. Пришел!

Сердце колотится как сумасшедшее, и тает сковавший меня лед. Я и сама не подозревала, насколько сильно ждала его. Как думала о нем каждую минуту, боясь больше не увидеть. Наши взгляды встречаются, проникают друг в друга и все уходит на задний план — зрители, судьи, праздник, все!

Остаемся только мы и музыка.

— Да, тебя, Катя. Скажи, Ваня тебя чем-то обидел? Может, невольно? Все твои движения и взгляды говорят не о встрече, а о расставании. Отдаваясь рукам партнера, ты словно прощаешься, и я не могу понять почему? Почему ты не откровенна с ним до конца?

Во время репетиции в какие-то моменты я замечала, что Женя хмурилась, а ее серые глаза смотрели особенно пристально, но не ожидала, что она сможет увидеть так много.

— Нет, что ты! Конечно же, не обидел! — я пробую улыбнуться, но какой там! Уголки губ, дрогнув, выдают меня. — Он замечательный парень, самый лучший! Просто…

— Просто что?

Я так устала держать все в себе — упреки, сомнения, глупый спор! Так устала! А девушка смотрит с таким участием…

— Катя?

…и тайна бунтует во мне и вырывается наружу с громким всхлипом отчаяния и раскаяния. Я накрываю пылающие щеки ладонями и признаюсь:

— Я поступила ужасно, Женя! Все, что я сделала — большая ошибка! Я не должна была знакомиться с Ванькой! Только не так! А как теперь все исправить, не знаю!

Я выпаливаю девушке новость о споре и только к концу замечаю, что Женька стоит неподвижно. Смотрит поверх моего плеча и я, даже не оглянувшись, уже понимаю, что увижу его. Осталось стремительно обернуться.

Так и есть — он, Воробышек. Застыл в дверях высокой широкоплечей фигурой и смотрит на меня — с изумлением в синих глазах, сквозь которое уже проглянул холод.

— Ваня? — я хочу сделать шаг к нему… и не могу. — Ваня!

Дверь хлопает так оглушительно, что, кажется, обрывает во мне саму жизнь. Надежда крошится ледяными осколками и попадает в кровь. Нет!

— Ваня!

Слезы бегут по щекам, и рвется душа, когда я бросаюсь за ним — сначала в холл, затем на улицу. Но мотоцикл срывается с места еще стремительнее, сделав безумный дрифт задним колесом.

— Стой, сумасшедшая! — Женька догоняет меня и останавливает за плечи. — Отпусти его сейчас!

— Он же разобьется!

— Пусть только попробует! Я с него собственноручно три шкуры спущу!

— О Господи, Женя! — я сжимаю свои виски, глядя на девушку с ужасом. — Что же я натворила! И что теперь будет?!

Меня обнимают ладони, очень мягко, и Женька прижимает мою глупую голову к своему плечу.

— Все хорошо будет, слышишь! Ты ему очень дорога, я же вижу. Дай время, я сама с ним поговорю. Мы все совершаем ошибки, главное, хотеть их исправить.

— Нет, он меня ненавидит! А еще сказал, что не простит.

Он приникает ртом к моим губам, пробует их зубами, языком, и тут же глубоко целует меня, так что кружится голова. Словно достает душой до самого моего звенящего донышка. Мои руки уже на спине, и я вздрагиваю, но не от испуга, а от желания и предощущения чего-то волшебного, что сейчас должно случиться с нами, когда Ванька отстраняется и стягивает с меня футболку, разметав по подушке густые волосы. Обхватив под спину, жадно опускается губами ниже — к шее, к ключицам… к груди.

О-ох. Трепет, кажется, пронзает душу и разрывает легкие.

— Ваня, я…

— Тш-ш. Да, Умка, да! — шепчет Воробышек. — Поверь, мне этого тоже хочется. Очень! Какая у тебя нежная кожа. Нежная грудь. И что мне с тобой делать. Что мне с собой делать? До тебя все было легко, а сейчас… Я словно сам первый раз касаюсь девушки. Схожу с ума, потому что это ты, Умка. Ты!

Я не знаю, что нам делать, но, кажется, готова узнать. Тело под Ванькиными руками горит и звенит в ответ на каждое прикосновение. Лучится невидимым светом. И в этом обоюдном накале желаний пропадают смущение и страх.

Я прошу у самого лица, едва слышно, но в этой просьбе впервые в жизни во мне говорит женщина.

— Я хочу, Ваня. Я верю тебе. Давай попробуем.

И Воробышек задыхается от моих слов.

— Умка, если мы попробуем, мы уже не сможем остановиться, — он тяжело дышит, касаясь своим лбом моего лба, — ни ты, ни я. Ты понимаешь?

Понимаю, еще как, но отказаться не могу.

— Пожалуйста, Звездочет, — улыбаюсь в губы, кот

На мой вздох, Ванька отвечает своим.

— А-а! К черту, Умка! Иди сюда!

Он в два счета оказывается на постели, под одеялом, и прижимает меня к себе. Я и сама тянусь к нему, и губы встречаются жадно, с радостью и надолго, пока мы оба не задыхаемся в безумном поцелуе.

— Ты пахнешь шоколадом, а еще мной. Знаешь, это странно чувствовать на твоих волосах запах своего шампуня. Знать, что на тебе моя одежда, что ты в моем доме, но мне это нравится. Твои губы, волосы, ты вся нравишься. Умка… — Он нависает сверху, тяжело дыша. — Ни к черту из меня джентльмен. Твой отец бы меня убил!

Возможно, если бы он сам никогда не был молодым.

— Мой отец с мамой уже в институте жили вместе, и у них родилась Светка. Он был моложе тебя.

— Все равно.