Быть Достоевской

«С чувством надо бережно обращаться, чтобы оно не разбилось. Нет в жизни ничего более ценного, как любовь. Больше прощать следует — вину в себе искать и шероховатости в себе сглаживать»…

С чувством надо бережно обращаться, чтобы оно не разбилось.

«С чувством надо бережно обращаться, чтобы оно не разбилось. Нет в жизни ничего более ценного, как любовь. Больше прощать следует — вину в себе искать и шероховатости в себе сглаживать»…

«Федор Михайлович был чрезвычайно оживлен и что-то интересное рассказывал моей сестре. Вдруг он прервал на полуслове свою речь, побледнел, привстал с дивана и начал наклоняться в мою сторону. Я с изумлением смотрела на его изменившееся лицо. Но вдруг раздался ужасный, нечеловеческий крик, вернее, вопль, и Федор Михайлович начал склоняться вперед. <...> Впоследствии мне десятки раз приходилось слышать этот «нечеловеческий» вопль, обычный у эпилептика в начале приступа. И этот вопль меня всегда потрясал и пугал.

«Этот пасынок мой — признавался Федор Михайлович, — добрый, честный мальчик; но, к несчастию, с характером удивительным: он положительно дал себе слово, с детства, ничего не делать, не имея при этом ни малейшего состояния и имея при этом самые нелепые понятия о жизни».

Стелловский, с чьим именем был связан не один скандал и не одна подлость в судьбе писателей и музыкантов, окончил свои дни печально: умер в психиатрической больнице, не дожив до 50 лет.

26 дней Будущим супругам предстояло 26 дней совместной работы над романом «Игрок», именно в нем Федор Михайлович описал свою страсть к рулетке и болезненное увлечение вполне реальной личностью — Аполлинарией Сусловой, инфернальной женщиной, как о ней говорил сам писатель. Однако эта страсть к игре, которую Федор Михайлович не мог победить много лет, исчезла так же внезапно, как появилась, благодаря незаурядному терпению и необычайной мудрости его молодой жены.

«В первый раз в жизни, — напишет она потом, — я увидела человека умного, доброго, но несчастного и всеми заброшенного»…

и прочитали новый приговор: меня присудили на четыре года в каторжную работу. Не запомню другого такого счастливого дня! Я ходил по своему каземату в Алексеевском равелине и все пел, громко пел, так рад был дарованной мне жизни!»

и, видя приготовления, знал, что мне остается жить всего пять минут. Но эти минуты представлялись мне годами, десятками лет, так, казалось, предстояло мне долго жить! На нас уже одели смертные рубашки и разделили по трое, я был восьмым, в третьем ряду. Первых трех привязали к столбам. Через две-три минуты оба ряда были бы расстреляны, и затем наступила бы наша очередь. Как мне хотелось жить, Господи Боже мой! Как дорога казалась жизнь, сколько доброго, хорошего мог бы я сделать! Мне припомнилось все мое прошлое, не совсем хорошее его употребление, и так захотелось все вновь испытать и жить долго, долго..