Дни нашей жизни

Мир такой сложный. Ни в чём не получается разобраться, когда тебе восемь. Но, может быть, и неплохо: пусть убьёт. Я умру назло всему свету. Пусть помучаются!

Как всегда, — бабушка заговорила на тон выше. — Вместо того, чтобы подумать о будущем, ты опять занимаешься какими-то глупостями. Нормальные люди так не.

— Хватит! — рявкнул Слава.

Бабушка притихла. Я тоже — это было неожиданно.

Слава продолжил:

— Я больше не могу. Всю жизнь, с самого детства, я только и слышу: «Вместо того, чтобы…» Вместо того, чтобы поступить в юридический, я поступил в художественный колледж. Вместо того, чтобы быть серьезным человеком, я валяю дурака. Вместо того, чтобы жить как все нормальные люди, я. Да хватит с меня! Я живу не «вместо», а так, как хочу! Так, как ты себе позволить не можешь! Лучше тебя! Ясно?!

Потом опять приведешь домой какую-то принцессу?

«Принцесса» звучало у него так презрительно, что я даже обиделся.

— Что значит «принцессу»? — насупился я.

— Да они у тебя все на одно лицо. Ты их что, по внешности выбираешь?

И он ударил. Когда я назвал его членососом.

«Быть хорошим человеком — это искусство»

— Пожалуйста, давай поговорим об этом, — снова повторил он. — Мне ничего без тебя не нужно. И папе — тоже. Мы любим тебя больше всех на свете и нам никто и ничто тебя не заменит.

У семьи были одни правила, у мира — другие. И люди по этим правилам всегда играли против нас.

«It’s OK» — именно эту фразу я пытался сделать своей жизненной философией. Она — первое, что я видел, когда утром открывал глаза. Когда запирался в комнате и плакал. И там же — когда меня трясло от агрессии, от тревоги, от желания навредить себе или покончить с собой прямо сейчас. Тогда я упирался в неё взглядом и вспоминал: это нормально. Всё, что я испытываю, — нормально. Всё, что со мной происходит, — нормально. Это жизнь.

Хотя, сказать честно, такая оценка их отношений тем или иным образом находила отклик и во мне: чувствовал я что-то похожее, но не вполне ясное и не вполне почувствованное.

Всё, что подразумевалось под нашей семьей, — внешняя совершенность, слезливая история про умершую маму и отца-одиночку, а на самом деле — абсолютные потёмки, тайна, цепь обманов, неизвестно для кого камуфлированных под «обыкновенную семью». Всё это Ване тоже нужно узнать, потому что это тяжело переварить, может, я и сам не до конца смог это сделать. Эта иллюзия «нормальности», этот обман — колючий, как ёж, я ворочаюсь в нём уже десять лет, меня со всех сторон колет, и, между прочим, больно.

Надо ведь было подводить его как-то к тому, что он живёт в однополой семье. Нужно поговорить с ним об осуждении. Сказать, что судить других — последнее дело, особенно осуждать взрослых людей за их искренние чувства друг к другу, и, кроме того, это вовсе не мерзко.