Слышишь пение?

В ожидании ответа девочка затаила дыхание. Не слишком ли она торопится?

И вдруг Руди рассмеялся, надтреснутым коротким смешком, куда больше похожим на рыдание, чем на смех. Но Анна знала — брат смеется.

— Марш в постель, Дурында, неуклюжая Анна! Завтра само себя покажет. И свет потуши, когда выйдешь.

Она встала и, не сказав больше ни слова, вышла в коридор, в горле — ком. Добежала до своего закутка, бросилась на кровать, прислушалась.

Что теперь — снова шаги из угла в угол?!

Добилась ли она хоть чего-то?

Руди даже не пообещал…

— Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, — произнес голос.

И продолжил:

— …пора света, пора тьмы, весна надежд…

Анна обхватила подушку, и тут к ней пришли долгожданные слезы радости.

Я пряталась туда маленькой, когда все казалось невыносимым, и Руди меня ужасно мучил. Но оттуда нельзя никого любить. Вы и Бен, Бернард и Изабелла, ну, и папа, конечно, вы меня вытащили, спасли. Разбивали раковину осторожно, по кусочкам, пока не забрались внутрь, и мне вас было уже не остановить. А когда вы вошли, я смогла выйти.

Анна задумалась — вдруг не удастся объяснить, вдруг миссис Шумахер не поймет? Нет, она всегда все понимает, почти так же хорошо, как папа. Сумела ведь разобраться с Анной, такой замкнутой, упрямой, отвернувшейся ото всех, смогла разбить стену гордости и молчания, которую когда-то выстроила девочка. А теперь, похоже, и Руди прячется за такой же стеной. Как отчаянно хочется пробиться к нему!

В первый раз за столько лет самой пробить брешь в броне, выказать слабость, позволить ему взять верх? Когда она была маленькой, Руди нередко даже крохотную слабинку младшей сестры использовал против нее.

Мне кажется, мир — то самое насиженное яйцо. Старые люди переполнены горечью страдания, они скажут вам, что мир давно прогнил и спасать его уже нет смысла. Но вам надо согреть мир, как птица согревает яйца в гнезде. Согревайте мир, тогда в нем снова проснутся жизнь и любовь. Для молодых, таких, как вы, невероятно важно слушать пение.

Тогда треснет скорлупа старого мира, и из него вылупится новый, ваш мир. Будущее зависит от веры в мир и в самих себя. От вас зависит, будет ли еще слышно пение.

Ужасно, ужасно, как они тебя мучают. Уже плохо… когда ты отличаешься… от остальных… и не видишь… но расспрашивать еще хуже… Ума не приложу, как вы можете быть такими бесчувственными и спокойно обсуждать… Будто пример из учебника, — повернулась она к Мэгги и Пауле. — Так жестоко!

Впервые с момента, когда Паула прочитала свое стихотворение, с чего и начался разговор, Анна смутилась. И не просто смутилась — пришла в ярость. Послушать Сюзи, выходит, плохое зрение — постыдная тайна, ее надо прятать и говорить о ней только шепотом, вдруг несчастный слепец услышит! Она выдернула руку и попыталась сообразить, какими словами можно пресечь изливающийся из Сюзи поток чувств.

— Заткнись, — просто сказала Мэгги, — и чтобы я больше не видела этого дурацкого выражения лица, Сюзанна Ирджес. У Анны что, вторая голова растет или… или…

— Язык без костей, — подхватила Паула, — как у тебя, Сюзи. Как нам помочь Анне, если не знаем чем? А кто знает лучше самой Анны?

Нужно ли и нам сойти с ума, если мир заразился сумасшествием? Так делу не поможешь. Смех, добрый, честный смех — один из признаков нормальности.

Самые лучшие улыбки появляются, когда просто не можешь не улыбнуться.

Она подскочила к кровати и коснулась маминого плеча, как в детстве, когда плохо чувствовала себя ночью. Конечно, папа самый главный, но стоило Анне заболеть, на первом месте оказывалась мама.