Голубятня на желтой поляне

И мы с Янкой остались одни на краю вселенной, в бесконечности, где всё громче трещали ночные кузнечики.

Счастье — когда счастливы те, кого любишь. И когда они есть — те, кого ты любишь…

наверно, специально существуют в природе, чтобы радовать тётушек и бабушек. Шагает чистюля, скрипку в футляре тащит, под ноги смотрит, чтобы лаковые башмачки не поцарапать. Причёсанный, в жёлтом костюмчике, на шее даже бантик – тоже ярко-жёлтый, с чёрными горошинами. На брючках стрелочки наглажены…

И он беспомощно проговорил:
– Ну скажи, что мне делать?..
Бормотупчик закачался. Хихикнул.
– Ты хитрый. Ты решил задать сто вопросов в одном… Хо-ро-шо!.. Хочешь вернуться – иди в правую дверь. Хочешь чего-то другого – иди в левую…
– Чего другою? – вырвалось у Яра.
– А того, что…– Бормотунчик вдруг пискнул и беспомощно повис. Успел выдавить угасающим голоском: – Дурак ты…

обычно, если человек снимает очки, взгляд его делается беспомощным, а у Читы – у Вадика – глаза становились твердыми, как у стрелка из лука.

И стало всё как полагается: страшновато, громадные тени кругом, шелест какой-то по углам. Разговор получался только шёпотом.

Когда мы спрячем за пазухи
Ветрами избитые флаги
И молча сожжём у берега
Последние корабли,
Наш маленький барабанщик
Уйдёт за вечерним солнцем
И тонкой блестящей льдинкой
Растает в жёлтой дали.

- Я не обижаюсь… - Яр дотянулся, взял его за локти (взял настоящего, живого, пахнущего травой, мальчишечьим потом, велосипедной смазкой и клейким тополиным соком), поставил перед собой. - Я не обижаюсь, малыш… но мне трудно в это поверить.

– Еще одна загадка Старогорска, – сумрачно сказал Гелька. – Что-то они мне уже надоели.

Мне бы его в отряд сорок лет назад. Мы бы обязательно взорвали станцию Мост.
– Ты же отказался от терроризма, – напомнил Яр.
– Мы взорвали бы прежде, чем я отказался…